Осень наступает, кончилось везенье,
Больше не сияют витражи.
У меня восьмого мая день рожденья.
Мне до мая в жизни не дожить.
Дождик мне закапал все мои косички,
Мне до мая в жизни не дожить,
Все на свете плохо. Даже вот Косичкин
Больше не идет меня дружить.
У меня от лужи грязные колготки,
А весна красива и суха.
А весною даже мне волшебник кроткий,
Может, подарил бы жениха -
Чтоб ходить за ручку, чтобы улыбаться,
Чтобы день рожденья был всегда.
Бегают по лужам мальчики и зайцы,
А на них все падает вода.
Дедушка с балкона стряхивает пепел,
Он мне предлагает не тужить.
А меня за ноги цапает репейник,
Мне до мая в жизни не дожить.
Бабушка натянет тряпочку на пяльцы
Вышить золотые терема.
Медленно, как время умного китайца
К небу подбирается зима.
И вот мне пятнадцать, и мне подарили коня,
И мой день рожденья - это мой подарок стране.
И нужная девушка думает лишь про меня,
И все говорят обо мне.
Мне можно увидеть её,
Мне можно ей бросить цветок,
Мне можно сказать, что Том Уэйтс плохо поёт,
Мне можно сказать, что Том Уэйтс - это бог.
И вот мне пятнадцать, мне можно лежать на росе,
Мне можно отсюда орать что-нибудь голубям,
Мне можно уже не глядеть телевизор совсем,
Мне можно глядеть на тебя.
Мне можно выйти на свет,
Мне можно ходить как король,
Мне можно сказать юной физичке "привет",
Мне можно играть рок-н-ролл.
Когда ты уходишь по листьям,
Пурпурным, и чёрным, и бурым,
Они у тебя оживают и дышат тебе под пальто.
Они, как цветок гармонисту, идут одинокой фигуре.
Они тебе не мешают, тебе не мешает никто.
И я тебе не мешаю, я просто иду, отставая,
Я, может, тебя и не знаю, я, может, иду покурить,
Я, может, иду до воды поглядеть, хороша ль и живая ль,
Я просто иду, отставая, так что обо мне говорить?
Когда ты уходишь по лесу, когда ты уходишь по снегу,
И белая злая собака, не лая, глядит на следы,
И нечем болеть или плакать, пока не засветится небо,
Пока не засветится небо, пока не дойдёт до воды,
То я тебе не мешаю, я просто иду на болото,
На небо и на дерева и на очи ночного зверья,
Я, может, тебя и не знаю, я, может, играю в охоту:
Я просто иду, отставая, я прячу тебя от ружья.
Когда твои окна без света и все о тебе забывают,
Когда ты заденешь за ветку, с неё улетят снегири,
Им встретится первое лето, пока я иду отставая,
Я просто иду, отставая, так что обо мне говорить?
Что, мой маленький да тонкий,
Не ложишься на кровать?
Поцелуй мою иконку
И беги скорее спать.
Вот платочком белокрылым,
Словно птичку, на ходу,
Я тихонечко прикрыла
Твою первую беду.
Я ее заговорила,
Я дала ей молока.
И она тебя забыла
И не сердится пока.
Я вела её в сторонку
И поила сон-травой.
Поцелуй мою иконку
И не бойся никого.
Не пугайся шума в небе,
Воя страшного в трубе,
Может, это и не ведьма,
Может, это не к тебе.
Обними-ка вот котёнка,
Чтоб мурчал тебе в плечо.
Спи, мой маленький да тонкий
И не думай ни о чём.
На крыльях крестовой войны,
в цветах, на юном коне,
Тевтонский угодник весны,
с мечом, по весне
Я летаю как птица, и дети отставшие
хвалят коня,
Но любая глупая башня
выше меня.
Что мне делать, маленькому?
Любая башня выше меня.
В этом поле не видно меня никому
и не видно гнедого коня.
Мне два леса скакать до святого полка,
мне до первого боя два сна.
Мой Господь, расскажи мне пока,
что такое война?
Мне бабочки кружат у глаз, мне ночь
освежает уста,
Я встретил семнадцатый раз
воскрешенье Христа.
И дети глядят из травы, когда
я сажусь на коня.
Но на свете любая звезда
выше меня.
Что мне делать, маленькому?
На небе звёзды выше меня,
В этом небе не видно меня никому
и не видно гнедого коня,
Изумрудное поле и два светляка,
небеса и немая Луна.
Мой Господь, расскажи мне пока,
Что такое война?
На крыльях крестовой войны, в цветах,
стремена на ногах,
За плечиком свежим весны
я увидел врага.
И ветер блеснул от камней,
и ветер сжёг тетиву.
Только дети увидят во сне,
как я лёг на траву.
Что мне делать, маленькому?
Любая башня выше меня,
В этом поле не видно меня никому
и не видно гнедого коня.
Но я слышу, как бабочки кружат у глаз
и как дышит небесный прибой.
Мой Господь, расскажи мне сейчас,
что такое любовь?
Барышни пили девичий токай,
В небе играли драконы,
Все, что помечено именем sky,
Слушало запах вина,
Клавины сны обрывала тоска,
Клава плевала с балкона,
Может быть, это вчерашний токай,
Может быть, это весна.
В Клавиной той развесенней стране
Лечат холеру микстурой,
Всё ничего. Но пустая мошна
Точит усталую плоть.
Боже, зачем ты являешь во сне
Странную их субкультуру?
Где веретёнце токайского сна
Хочет ее уколоть?
Клавино небо опять моросит,
Глушит шаги Парсифаля,
С неба на жителей этой страны
Пала привычная ночь.
Клава с балкона опять потрусит
В замок святого Грааля,
То ли желая о чём попросить,
То ли желая помочь.
Больше никто не доходит к нему,
Замку без пушек в воротах,
Что же ей бегать от этих ворот?
Что же отсюда спешить?
Клава уже не звонит никому
И не идет на работу.
Может быть, это сомнительный Фройд,
Может, работа души.
Клава ходила над озером, где
Плакала фея Моргана,
Эту дорогу не видел никто,
Скрытую диким плющом.
Клава с утра устремлялась к воде,
Клава хлебала из крана.
Ах, либидо ты моё, либидо,
Что тебе надо ещё?
Море зелёное спит у весла,
Бегают синие тени.
Море глядело, как в небе висит
Новая дивная ночь.
Старая Англия снова плыла
В Клавины эти виденья,
То ли желая о чем попросить,
То ли желая помочь.
И вот мне время, мне: читать Экклезиаста
Молодой весне, холодной и больной,
Я человек, птенец, весёлый и несчастный и смешной.
Я человек, птенец, я грезил новым веком,
Старый век молчал у древа своего,
Я человек, птенец, я бабочка на ветке у него.
Я ей поклонился в храме на народе,
Бог её распятый плакал на людей,
Злая королевна глаз с него не сводит,
А за мною ходит, ходит только тень.
- Злая королевна, стань моей невестой,
Подержи колечко ясное в руке.
А она глядела мимо в поднебесье,
А она всё жала крестик в кулачке.
А меня дорожка, грешного, не держит,
Всё ведёт да тянет прямо до войны.
Бог её, голубку, поутру утешит,
А меня накроет клинышком стальным.
Стану я травою на горе высокой,
Чтоб на мне сидела, грелась у огня,
Встану я цветочком между ней и Богом,
Чтоб она молилась Богу за меня.
Дорогая балерина
Не глядела в зябкий зал
На пустые до несносного места.
Для чего ж она парила?
Для кого ж её глаза
И красиво обведённые уста?
В этом зале только прачки,
Господа на Колыме,
Это покер без тузов и королей.
Что тут делать в белой пачке?
Что тут бегать в полутьме,
Перед прачками кататься по земле?
Стыли девочки в партере,
И свободные места
Окружали этих девочек прямых,
И свободный офицерик
Без медалей и креста
Кушал яблочко в желаниях хмельных.
Стыли тапочки евреев,
Грели нары господа,
Грели в пальчиках холодные очки,
Офицерик с гонореей
Отсылает в никуда
Театралов за немодные стишки.
Ни окошечка не видно
В этом зале полутёмном
С видом на ночь, на машины и Москву,
Чтоб не прыгать балеринам
В белых платьицах казённых
Из окошек прямо жопой на траву.
В этом зале только прачки
Господа на Колыме,
И стояла, ровно голая, при всех,
Балерина в белой пачке,
Белый лучик на тюрьме,
Белый гвоздик, вбитый Богом не совсем.
Отличница Лариса с учебником в руке,
Лариса - пианистка, пятёрки в дневнике.
На шейке белоснежной блаженствует кумач:
Один он может нежно девчонку обнимать.
Над миром, где овраги, болота и леса
Серебряный фольксваген плывёт по небесам.
Бодаются циклоны, пугая снегирей.
И кружится над домом фольксваген в серебре.
Так ясен, чист и светел, купается в заре
Единственный на свете фольксваген в серебре,
Он в бантах и алмазах, в голубках и цветах -
Девчонки сероглазой высокая мечта.
Может быть, я - твоё зеркало, пьяный сапожник?
Что мы с тобой отираем чужие пороги?
Что мы с тобою крадёмся дворами попозже?
Что нас с тобой прижимает к домам от дороги?
Родина слушает старые песни о главном,
Что ж, запоём-ка и мы, обратившись на небо,
Вот она, горькая, снег и газетка на лавке.
Помнишь, сапожник, народную песню о снеге?
See the snow comes down,
See the snow comes down,
See the snow comes down,
See the snow.
Площадь пестра от опасных ментов и бандитов
И от таких же, как я, дураков неопасных.
В честь Октября умирают цветы на гранитах.
Как до утра они пахнут, легко и напрасно!
Может быть, дело в единственном нашем стакане,
Может быть, мы в ацетоновом пьяном блаженстве
Нюхали эти цветы, дураки дураками,
Впрочем, легки, ровно снег, и чисты, как младенцы.
Что нас с тобою вернуло обратно к дороге,
К этим последним цветам и последним прохожим?
Кто после нас отирает чужие пороги?
Может быть, мы - его зеркало, пьяный сапожник?
Что ж мы летим, как снежинки, в стекло лобовое,
Что ж нас не носит земля на себе осторожно?
Нет уже времени – что ж это, право, такое?
Есть ещё сердце, допой же мне, пьяный сапожник:
See the snow comes down,
See the snow comes down,
See the snow comes down,
See the snow.
"Научись колдовать, уходи от него в Занзибар", -
Говорит мне, являясь в мою полудрёму,
безумная Клава с цветком
И идёт танцевать, и поёт,
так мне кошка поёт у ночного столба,
И я прячу глаза за дешёвым своим табаком.
Сиу.
"У тебя золотые глаза, серебро на руках,
Так запой заклинанье своё,
и лягушка печальная тоже споёт.
У тебя за спиной он услышит её
и отпустит стрелу в облака,
И пойдёт по следам, и в траве он увидит её.
Сиу.
По высокой багровой траве, в Занзибар, от него,
На своём осторожном коне,
с белой кошкой, уснувшей в пути на руках,
У тебя за спиной будет снег,
и запахнет любовью твоё колдовство,
И останется запах и вкус твоего табака".
За эти колготки,
За юбку и красную сумку,
За эту походку,
За эту способность уйти
Я пью, сидя в будке,
И шнауцер лижет мне руку.
Спокойно! Тем более,
Что в будке меня не найти.