А про меня Умка написала!

А про меня Умка написала! Я знаю, что хвалиться нехорошо, но можно хоть один разок, а ?

ОЛЯ ЧИКИНА
Двенадцать волчат, дикий котенок, щенок на снегу. Это то самое, это самое главное, ниточка. Я в детстве думала, что когда зайку бросила хозяйка и он до ниточки промок — это до той ниточки, которая у него в самой глубине, внутри, я ее хорошо себе представляла: серенькая такая ниточка, не натянутая, а как бы мятая, размотанная с кончающейся катушки, я ее видела свободно висящей в воздухе. Она у каждого внутри есть, и если уж до нее промок, то всё. Вот Оля Чикина поет об этой ниточке, из этой ниточки. Об этом нельзя говорить и петь, как нельзя смотреь на очень маленьких новорожденных животных. Как-то на палаточном фестивале, в двух шагах от торной тропы, я видела гнездо с птенцами, я даже не сразу поняла, что это за слепо тычущийся в небо распахнутый желторотый мох. Было ясно, что рядом с тропой птенцам вряд ли выжить, и это одно из самых страшных воспоминаний моей не самой тепличной жизни. Об этом нельзя даже подумать, не то что петь, а Оля поет — своим удивительным голосом, то детским, то женским, без явного перехода, мягким, как клетчатая байковая рубашечка, шелестящим, как трава на ветру, с маленькой невероятной лучезарной улыбкой на конце. («Когда мы пели про войну, Он улыбался и белел..»)
Я всего несколько раз встречалась с ней, мы практически не говорили, только слушали пенье друг друга. Я ничего о ней не знаю, кроме того, что она из Рязани, — красивого тихого города, совершенно беспонтового с точки зрения гастролера, записного возмутителя спокойствия. Откуда она такая взялась — с такой точностью слова и звука, с таким, главное, бесстрашием перед этим глубоким, несказуемым внутренним ребенком — непонятно. Чистый Божий промысел.
Это — ни для чего, в этом нет никакого смысла. Это и есть смысл.