Тетрадки ЖЖ, 2009

Меня земляки за концерт похвалили !

Вот тут

Письмо в ГерманиюПарижРеннАмстердам, короче, за границу

Здравствуй,  Гриша, Линочка, Ленька, Саша, Вадим, Элла Львовна, Барбара, Вилли, Аня, Юра, Миша, Женя, Илья, Шмерк, Наташа, Валера, Миша, Андрейка, Дениска, Алла, Сергей, Миша, Беллка, Владимир, Ольга, Юрка, Таня, Вита, Марина, Саша, Марина, Стас, Олег, Юля, Саша, Юлька, Алсу, Тео, Рейна, Эдик, Раиса, Боря, Лена, Юля, Филя, Таня, Рудик, Витя, Вика, Маргарита, Юра, Володя, Женя, Нина, Илюха, Анька, Юлана, Олег, Юля, Света, Лёва, Жанна, Вика, Слон, Фил, Романна, Борька, Нюша, Инна, Дима, Настя, Женька, Веста, Света, Олег, Леня, Рита, Володя, Алла, Аннегрет, Анька, Валька, Леночка, Илюша, Борис, Светлана, Димка, Рома, Рита!!!
Как ты там? Ты тоже небось любишь так спрашивать, так вот. 
Я тут так. Эта страна, где сейчас, небось, уже и снега-то никакого нет, немножко отодвинулась и притаилась неподалеку. Она размыта облаками, но присутствует  на таком расстоянии, на котором можно чувствовать присутствие живого. 
Сегодня с неба падали огромные хлопья снега, прям по килограмму, и плюхались на что придется. Который год на этом вот месте дядька по воскресеньям продает с машины квашеную капусту. Собаки с кошками греются на колодцах. Под огромными бабушками, торгующими семечками в газетных кулечках, - табуретки, а над ними ползут себе дни - сонные, светло-серого цвета, переваливаются с боку на бок, с утра на вечер. 
Не знаю, как у тебя, а меня тут скоро уже весна, и на днях мы с Романовой, Стариком и Панком ходили на концерт Миши Башакова, и он спел три песни из пластинки "Солнце под крылом", сопровождавшей (эх!) лучшие (?) годы жизни. В последний раз я слышала Мишу с командой в 99-м году в Литинституте, С тех пор он сменил выступательную шапку на беретку а-ля Че Гевара, но, в общем, остался таким же детским и красивым, как тогда. Рязанская братва приняла Башакова тепло - как брата. Подпевала на Бобе Дилане и про Элис. Но слова песни "Время уходит" знала я одна, ну и немножко Романова.
Еще у нас тут открылся ёга-центр, куда мы с Романовой дошли целых два раза, и, возможно, завтра пойдем опять. Я приготовила один обед и купила билет в Ижевск. Старик, отсидевший тут, как сыч, целый месяц, мне обрадовался и воспрял духом. Пока мы там с тобой развлекались, он делал музыку для "дворика" и "Клавы", которую  показал неохотно, потому что ему пока не нравится. А мне понравилась! Билетики из пакета для билетиков уже вываливаются, так что придется заводить второй.  Дверца  холодильника теперь улеплена магнитиками почти на треть. Самый крутой из них - маленький круглый магнитик, на котором написано "Заполярный город Воркута", подарок Вити Гагина, а еще он мне подарил мои же часы и кучу первоклассного блатняка. Радует глаз магнитик, предназначенный для нашего Пашки, который теперь живет в Питере, чтоб ходить по музэям и выставочным залам, а мы тут об нем скучаем.... На магнитике изображена девушка в ветреный день, на ней совсем короткая юбочка и белые трусы, она развернута к нам задом и ведет велосипед. Этот магнитик куплен для Пашки в парижской лавочке самим Мовшицем. 
Послезавтра поеду в Скопин и вылеплю в нем пару свистулек - в честь будущей весны. А потом приедет профессор Федоров, а потом уж Ижевск, Воткинск и Пермь.
Всё это вкупе свидетельствует о том, что жизнь есть,  я  ее живу и воспринимаю сигналы из внешней среды удовлетворительно.
Так что не буду гнать волну о духовной растрате, физическом и моральном опустошении и прочей красоте.
Мне хотелось смотреть на гастроль как на приключение и играть, что, как будто бы я артистка. А в приключении  главное что?  Опасность и неизвестность, и чтобы были любопытство и доверчивость, иначе не пойдет.  Однако опасность не случилась. Неизвестность обернулась опознанием забытого.  Как будто бы я сюда не приехала, а завернула к старым приятелям, потому как давно не виделись. Короче, странное какое-то вышло приключение, нестрашное какое-то и домашнее.
И еще обнаружилось, что мне нравится огромная куча вещей. Валяться в соплях на диване в Париже и лечиться у самого Мовшица. И справлять ритуальную прогулку с Ленькой Шмеркиным по франкфуртскому вокзалу, обсуждая то да се и ожидая поезда. Брести с тем же Ленькой, оглядывая марбургские достопримечательности, загребая застывшими ногами и стуча зубами от холода, вслед за румяным, веселым и прекрасным Певзнером, у которого куртка нараспашку, на лице вдохновение и сам черт ему не брат. Пробираться вместе с Беллкой сквозь толпу поддатых французских студентов, славных таких красивых лопушков, которые орут, смеются, целуются и бухают на улице Жажды в городе Ренн. Кататься с Филом на его огромной машине и фотографировать ветряки прям из окошка. Читать любимые книжки Романны. Идти с Анькой и Юланкой в тот самый дворик к каменному бомжику, с которым меня познакомила Нина три года назад. С ними же любоваться наглым выражением лица художника Кандинского и его картинами тоже. Нестись в Амстердам в машине незнакомой девушки Саши и слушать Лидку Чебоксарову. Встретиться невзначай с В. Музыкантовым (Филадельфия) в Вуппертале, а с Б. Херсонским (Одесса) познакомиться в Берлине. Ехать на мокром ржавом велосипеде по тому же Амстердаму на Рахманинова и Шостаковича. Шататься с Анькой по Дрездену, радуясь знакомым местам. Пить коньяк с Кабаковыми и чувствовать, как отпускает. 
А у тебя ведь до меня был Володя, а после меня будет Петя. И надо, чтоб у тебя на всех нас хватило любви, сил и здоровья. Что я могу для тебя сделать? Карточки вот скоро повешу фотографические про твою страну. Живи хорошо. Спасибо. Пиши.

Записка про Щербакова

Неожиданно для самой себя очаровалась творчеством М.Щ. Несколько дней уже! И это второй приступ!
Так нравится, что даже сложила про него хвалебную записку.
Вот какую.

…эта философичная, несентиментальная
лирика с ноткой стоически принятого
отчаяния порой бывает нужна как воздух.

 Михаил Бутов

Многие из нас выросли в мире пафоса, аффектов и грез. Со временем он куда-то делся. За ним пришел другой мир - симулякров, потребительства и позитивного мышления. Даже и не знаешь, какой лучше. Оба - так себе, если честно. Хорошо еще, что время от времени случается одиночка, созидающий для нас миры получше. И совсем хорошо, если он умеет их защищать.

 Сочинитель песен Михаил Щербаков в качестве оружия защиты использует стоический идеал – отстраненность и апатию. Древние стоики, придумавшие апатию, или бесстрастие, не хотели ничего плохого. Апатия – это то, что помогало им держаться в стороне от внешних благ, не имеющих, по их мнению, никакой ценности.

 Отворачиваясь от общепринятых ценностей, принципов и благ, художник-стоик в своем созидании лишается какой-либо внешней опоры и права на помощь со стороны. Он обречен на отчаянное одиночество, и он же на нем настаивает, расширяя свое приватное пространство до крайней границы. Потому что одиночество делает его непринужденным и свободным от внешней и внутренней ангажированности.

 Все это вполне можно отнести к личности и творческой позиции М.Щ., который, скорее всего, тоже не даст за современные внешние блага ни цента. При этом он хорошо знает цену своему художественному слову, его многозначности, многомерности, объему и магической силе. Он знает цену тому огромному наследию, частью которого является сам. В ситуации концерта М.Щ. время от времени расставляет культурные вешки, необходимые в путешествиях по его творчеству: «Есть ода у Горация. Наверное, знаете. Неужели не знаете?»

 Любая из его песен – художественная авантюра, игра, интеллектуальное, духовное и культурное приключение, интрига, похожая на старинное кружево: нельзя догадаться, как оно сделано - чаще всего это означает, что мы имеем дело с художественным произведением, а не с ремесленной поделкой.

Сам же автор исполнен достоинства, отстранен, остроумен, ироничен и по-старомодному изящен, он умеет легко скользить меж пространствами и временами, раздвигать миры и преображать действительность.

 Его речитативы действуют как магические заговоры, они так чертовски красивы, что недоверчивый рассуждает об обмане и мистификации.

А доверчивому в этом мире и легко, и опасно, и горько, и отрадно. Здесь много воздуха. Мысли и чувства глубоки и новы. И никакого мифического щербаковского холода что-то не наблюдается. Но есть холодок в позвоночнике, и есть замершее, как в детстве, сердце, - признак того, что ты попал внутрь этого приключения, что ты уже ведешь свою личную рискованную игру в самом центре художественного пространства щербаковской песни.

 М.Щ. лишен дидактизма. Ему чужды оптимизм, пафос, толерантность и «задушевность» – вещи, столь дорогие сердцу традиционного кспэшника. И, что особенно греет лично меня, – ему совершенно чуждо это плоское и убогое «позитивное мышление», которым ныне так зачарованы менеджеры среднего звена.

 Его недосягаемость, строгость и отстраненность не всех устраивает: мы-то любим, чтобы наш герой был прост и дружелюбен как Ильич. Но М.Щ. не подписывался никого устраивать. Так что давайте не роптать. А лучше поздравим друг друга с тем, что у нас есть возможность слушать такие великолепные песни, и пожелаем их сочинителю здоровья и долгих лет жизни.

Давид и Голиаф

Дорогие Геша, Викуся, Паха, Пых, Алиска, Лилка, Майкл, Пашка, Степанова, Антон, Янчик, Олечка, Олеся, Вовка и Света, Мартин, Волик, Оля, Миша, Лена, Леша, Лена, Аркаша, Таня, Гена, Игорь, Джеймс, Лена, Улечка, Чертик-в-Юбке вместе с детенышем, Макс, Володя, Сонька, Женя, Костик, Лена, Широс, Тролль, Манилов, Мыш и все-все распиздяи иже с ними, Чмутик, Юля, Оля, Вадик и Ирка Штопора, Наташа, Гера, Леня, Мишка и Сашка, Лена, Боря, Дашка, Пев, Руслан, Леня и еще Леня, Ритка, короче, все-все-все, спасибо, что украсили собою  Америку и мой в нее заезд заодно. С вами страсть как хорошо.

  ...старый плеер сперли дембеля в поезде "Москва-Саратов". Дембеля орали, матерились и ночью, конечно, ужрались, так что с утра им, должно быть, от мира потребовалась какая-то компенсация за их жуткую идиотскую долю.
А жалко до сих пор плеер, черт. Я люблю устную речь расшифровывать. А там были записаны прекрасные телеги одного пацана из Натании про древнюю израильскую историю, изложенные таким блаженным киевским матерком. Ну да ладно, они убогие, дембеля, что ж с них взять, хоть мой плеер пусть у них будет. А  мне осталось только несколько страничек, которые успела расшифровать. Ну хоть что-то... 

Давид и Голиаф

На этих горах царь Шаул гонялся за будущим царем Давидом... Возревновал он к его славе, молодого-то Давида... 

Месяц стояли армии друг против друга, уже когда все было засеяно... Вместо того, чтоб, это самое, ждать, когда оно вырастет, народ выходил на войну. И стояли, мерялись яйцами, у кого яйца больше, понимаешь... 
А Голиаф здоровый был, сучара, два метра такой с лихреном, понимаешь. Профессиональный солдат, у него весь род был такой. Потом его весь род поименно вырезали спецназовцы наши.
Выходит он на Синай, говорит: "Ну вы, жиды, суки обрезанные, я вас всех одним копьем, смотри, какое у меня копье, в натуре..." И никто против него не смел выйти, потому как силен был скот, понимаешь...

Пришел маленький Давид, принес еду. Там же ж армия получала еду от родителей и членов семьи тех, кто был в армии.
Допустим, если пять братьев были в определенной роте, то их отец посылал младшего брата или еще кого-нибудь с тележкой, где были сыры, финики, ну, вся пайка. Чтоб кормить не только своих детей, а и всю роту остальную тоже. Была четкая очередность, кто когда носит еду, ну, как положено. 

Это ж евреи, это ж еда, это ж не шутка, понимаешь... Когда ребенок уходит в армию, то есть такая "разведка шницель". Когда мама приезжает его проверять, она приносит еду ровно на половину роты. То есть, две мамы могут спокойно совершенно накормить одну роту, это уже подсчитано.

Давид принес еду старшине роты, а потом пришел к братьям поздороваться. Братья ему: "Ну че ты, солобон?" Ему было 16 лет, мальчику, он был пастухом козьим и овечьим, и они ему сказали: "Ну че ты, пацан, мы тут воевали, а ты, солобон, всё, дал еду, свалил отсюда, в натуре, домой, иди коз паси, овец, понимаешь..." А Давид им: "А хуй ли вы тут стоите целый месяц, ни хера не делаете, а вон там Голиаф ходит?"

И тут Голиаф вышел. Пацаняяяяра такой, хрен полувялый у него висит до колена, чтоб мало не показалось. И он начинааает: "Ну, евреи, вот у меня не обрезано, а у вас обрезано. А у меня больше, а ну кто первый укусит мой, а?" И крииик начинается, понимаешь? Хорошо. Давид взял 3 камешка, вышел против него, взял пращу, понимаешь... Праща - это кусок материи, платочек,  буквально в который каменюку завязываешь, один конец отпускаешь, все зависит от того, насколько ты талантлив и сколько ты тренировался, каменюка летит дальше, чем когда ты хуяришь рукой. Вот.

Вышел Давид против него. Евреи, конечно, охуели, что пацанчик пришел, шестнадцатилетний ссыкунец, понимаешь, а палестинцы придурки вообще. Голиаф придурел и сказал: "Хээээ, так ты пришел отсосать или драться?". Тот говорит: Да щас подеремся, понимаешь!", "А зачем тебе три камня? Хээээээ!!!"
Давид сказал: "Щас увидишь!" Размахнулся и в ебало ему. А Голиаф был в каске специальной, при щите, то есть, он был хорошо закрыт, но лобешник у него оставался чистым вместе с глазами и переносицей, потому шо ж надо было видеть это все дело...
Давид, как всякий пастух, великолепно умел бросать камни, потому шо камнями он гнал овец в ту сторону, в которую нужно, отгонял мелкую живность, которая пыталась когтем прицепиться. Бросание камней, бросание копья, все военные дела - для пастуха это была необходимость. Иначе б стадо у него не выжило б, понимаешь...
Каждый убитый овчаренок - это была уже трагедия, потому что по еврейскому закону это ж заподло конченное... А если зверь его подрал, то жрать его уже человеку нельзя...

Давид вышел, всадил ему в лоб, хуяк, тут Голиаф стоял-стоял, да как ебанулся со всей своей броней страшной.
Народ охуел с двух сторон. Просто, понимаешь... Просто охуел совершенно. Царь Шаул говорит: "Шо за хуйня, шо это тут Голиаф валяется?". А ему: "А вон Давид молодой его завалил". А Шаул уже знал Давида молодого, потому что Давид хорошо играл на киноре, типа скрипки, понимаешь...А у Шаула была целая куча психических заболеваний. И когда Давид приходил и играл ему на этой скрипке, то тому легчало. 
Он говорит: "Это который Давид, который на скрипке лабает?" "В натуре!" "А чего ж он сделал?" Ну, ему описали, что чувак взял камень, всадил Голиафу в лоб, и Голиаф наебнулся, понимаешь...
"Так ведите сюда Давида пред мои светлые царские очи!". Приводят Давида. "Дюдик, ты ж мне на скрыпке лабал!" "Ну, царь, по-любому, базара нет". Шаул сказал, мол, выбери себе сам тыщу молодых пацанов, как считаешь нужным их воспитай. А время от времени будешь мне приносить отрезанные гениталии палестинцев. Давид так и сделал. Если царь говорил ему принести 200 гениталий, он приносил 400. Вот таким манером.

Еще немного прекрасной разрухи

(см. также штатовские фото)

Мне нравится разруха. Мне в ней хорошо, и я люблю, когда она красивая. Когда природа за несколько десятков лет успевает с ней смириться и делает из развалин пейзаж. Спасибо Володе Улогову - подогнал такие замечательные места. В одной из бывших "комнаток" мы обнаружили Мизантропа. Так с большой буквы обозначил бы его Экзюпери, наверное. Мизантроп сидел на раскладном стуле, жарил себе на маленькой плиточке две сосиски, а на какой-то ржавой железке висел его приемник и играл музыку. Он взглянул на нас исподлобья без этого напускного пластмассового дружелюбия. У него за стенкой шумел океан. 

Рязань

Бывает, я изнемогаю от любви к этому городу. Да, со мной бывает. 
Вот на окне семь красных роз. Они от людей, пришедших из моей позапрошлой жизни на вечерок. Розы в зеленой банке стоят и являют собою семь знаков, указывающих на крупную не-случайность. Только я не понимаю, какую же именно. В чем она? Я и раньше подозревала, что он не случайно подстраивает эти как бы нечаянные встречи - на улице, в неких домах, на неких скамейках, за какими-то столиками, днем и ночью - нет, он чего-то от нас хочет - от тех, кто умеет и желает изнемогать от любви к нему. Может быть, мы должны вместе что-то сделать или что-то понять, пережить городскую историю, которая только-только начинает складываться в его безумноватой распиздяйской голове. Нет, он еще ничего не решил и ничего не придумал, но он играет и сегодня выбрал нас. Просто теперь наша очередь, теперь мы главные герои его безумноватых игрищ. Не "его". Все-таки "её". Плохо, что "город" мужского рода. Потому что эта дуреха Рязанька моя распиздяйская - конечно, девка. Не без мозгов, но в целом сумасбродная, взбалмошная, продажная, лицемерная и любимая. 
...Ну и вот так вот, значит, сидишь и не спишь - не человеком с именем и фамилией, а лицедеем, персонажем дурацкой запутанной пьесы без начала и конца, напичканной героями, с которыми тебе не то, чтобы нравится быть, а просто не может быть вместо них никого другого - не может, и это единственное, что точно известно.
Да....А вот чуть очнешься - мизантропия, которая обычно тихонько прячется себе как кот в кустах, вылезает с голодухи, помякивает и требует к себе внимания и почтения - практически тут же. 
Неужели это тоже я? Вот так история....
Это город дурацких баб, сирых мальчиков, стреляных уток, и застенчивых проституток, и забавников в белых носках. А над ним всегда корабли - он им тянет белую руку и всё ходит и ходит по кругу, подражая движенью Земли. С благосклонности Божьего ока здесь все жители стали добреть, и весной здесь растаяли окна, чтобы птицы могли залететь. И ещё здесь живет идиот - все бегут идиотского взора, а он доволен и ест помидоры, и пророчит, что всем повезет. И гармония мира во всём - черви толсты и яблоки сочны, гимназистки доверчивы днём - институтки доверчивы ночью, и все довольны пономарём, и у всех у них алые губки, и по церкви летают голубки, и ребенок у них звонарём.

Прорывы

Пев прорвался в 18 лет и где-то там, за пределами, остался жить. Его прорыв был естественным, как дыхание, однако нам он и сегодня представляется ужасно передовым. В его мире он всегда один, и скучает, но назад не может и не должен. Что мы можем из отсюда для него сделать? Там он так и будет один - вроде бы это и называется Нью-Йорк, а на самом деле никакой и не Нью-Йорк вовсе. Он объят со всех сторон миром, природу которого мы вряд ли когда-нибудь поймем. Но в реальности существования этого мира нет сомнений. Там страшно и прекрасно. Мы разглядываем в певовских текстах загадочные стрелочки, странные дощечки и непонятные крючки, ориентиры, вектора, временные полюса и нездешние природные явления, они завораживают, зовут, но не пускают внутрь. Пев за все эти годы успел там у себя обжиться, но уже не видит особого смысла обо всём этом рассказывать. И что же можем мы из отсюда для него сделать? Додумывать, дорисовывать, докрашивать то, что скрыто. И говорить Певу о нашей любви. И я подозреваю, это всё, что ему от нас нужно.

Псой - вроде бы там же, где и мы, в том же мире; но его мощный и странный мозг направлен на созидание проектов, прорывающих привычную картину этого мира, провоцирующих кризис компетентности и взрывающих мозги окружающим смертным. 
Его же мозгу это всё просто улучшает кровоснабжение и увеличивает объем жизнеспособности. 
Псой - не просто популярный авангардный культуртреггер, он сам есть авангард. Он сам - отдельное культурное движение, сокрушитель границ и хранитель традиций одновременно. Любой фестиваль, любая площадка, любое жанровое пространство ему не по размеру - маловато потому что. Ему также не по размеру любая ипостась - поэт, ученый, музыкант, артист, он больше любой ипостаси, любого штампа и текста. Его несет вперед такой плотный и мощный энергетический поток, в центре которого может быть только он, а любой нормальный человек вряд ли выдержит.
Мне нужно и важно, что есть на свете сумасшедшие, осуществившие прорыв. Их всего-то несколько. Из моих любимых я еще могу сюда же отнести, к примеру, Луферова, Жукова, профессора Федорова и Тома Уэйтса. Каждый из них - один на своем пути, и ему ничем невозможно помочь, ибо они одиночки.
Постоять около, послушать слова, посмотреть на то, что им удается показать этому миру - это не значит оказаться рядом с ними, но это верный способ хотя бы на йоту сдвинуться и продвинуться - в духовном, культурном, творческом, личностном, в каком угодно смысле.
Большинству из нас за всю грешную жизнь так и не хватает ни таланта, ни сумасшествия, ни бесстрашия, чтобы прорваться и стать крупным художником. Прорыв - это страшно для нормального человека. 
И что же в таком случае мы можем? Говорить слова любви тем, кто прорвался. И то хорошо. 
Одно простое воспоминание о ком-то из них, как правило, помогает не пускаться в разговоры внутри нашей с вами гопки - про то, кто там из нас с вами круче, а кто поет хорошо, а у кого последний текст очень даже неплохо вышел, а что вообще хорошего в том-то, а зачем этот вот такой и т.п. и т.д. Все мы, конечно, достойны человеческого уважения и понимания, если не ублажаем собственные амбиции за счет слушателя и не пляшем на головах у других таких же. Ну так и давайте говорить друг другу комплименты, поддерживая карму в чистоте. 
Но этим нескольким - давайте говорить о любви, потому что это всё, что им от нас нужно.

Сова

Оказывается, сова умеет шипеть. Как кошка. 
Вообще, если воробей похож на небесную мышку, то сова - на небесную кошку. У нее желтые глаза, странный взгляд и мистическая внешность.

Музыка и люди

(см. также одноименные картинки)

И почему это человек так хорошеет, когда у него с музыкой есть отношения. Не то, чтобы хорошеет, как, к примеру, от любви. А как бы отодвигается от реальности в сторону чистой платоновской идеи его самого. Я даже не о каких-то там гениальных музыкантах говорю. Слушаешь, бывало, простого парнишку, играющего на смешной какой-нибудь фунилке, и вдруг чувствуешь, как по позвоночнику заходил холодок, потому что на лице его вдруг является тайна, а за ней величие.

...Играйте, парни, это так правильно. Ни потребительства, ни жлобства, ни корысти, одна красота, которая ни для чего не нужна.  Играйте, а мы будем слушать - глядишь - так и поборем свинячье общество потребителей.

Пятигорский

Вот и Пятигорский ушел. Светлая память.

http://ezotera.ariom.ru/2009/10/28/piatigorskij.html
http://aivolgin.ya.ru/replies.xml?item_no=1337
http://mnemtsev.livejournal.com/157249.html#cutid1
http://www.religion.in.ua/main/daycomment/2328-on-tak-zhil-igraya-svoyu-zhizn-pamyati-a.html

Однажды ночью мы очутились на одном вокзале - в Перми. Мой поезд шел в одну сторону, а его - в другую.
Мы стояли поодаль, но так, что можно было наблюдать за его королевскими движениями и ловить обрывки фраз. Я думала, что если сейчас не подойду и не попрошу автограф, быть мне дурой навсегда. Но топталась на месте, потому что подойти к нему было страшно. И тогда он отошел от своей компании, сел в сторонке и закурил. 
Выдохнув и приблизившись, говорю, Александр Моисеевич, мол, так и так, можно автограф? Он удивился, заулыбался, спросил, как зовут, и написал в блокнотике что-то типа "Оле ночью на вокзале. Пермь, такого-то числа". Он писал, и внутри меня нечто размером с воробья замирало и деревенело, как при заморозке - душа, что ли. Компания аттракцию заметила, когда узнала, в чем дело, оживилась. 
Непонятная девка ночью на пермском вокзале опознает лондонского философа и берет у него автограф. Дорогой сюжет.
Наши поезда стояли рядом. Я заняла свое нижнее боковое, и, в общем, неудивительно,что его вагон оказался напротив. Надо же было до конца прожить это кино. Они толпились у подножки, прощались, смеялись, выглядели по-столичному и много курили. Мой поезд шел в другую сторону, и у меня щипало в носу. Казалось, что вот сейчас мимо меня проходит настоящая жизнь - единственная настоящая, которая только может случиться с человеком, если он человек. Она меня слегка задела, и этого мне было невыносимо мало. 
И вот я живу день, в котором мне достаточно того, что было, и мне неохота, чтобы этого было достаточно, и от этого раздрая щиплет в носу, как тогда, в поезде. А блокнотик, похоже, потерялся.