Живешь и все больше и больше обрастаешь словесными штампами, совсем как днище корабля. Штампы создают ощущение «обжитости» и делают мир менее опасным. Народный артист – в пиджаке по телевизору. Скончался под пытками – партизан или герой революции. Когда приходит горе, оно убивает привычное.
О том, что Бамбук уходит, город не знал. Романова узнала 18 мая. По телефону нам сказали, что помощь уже не нужна, что из лекарств только обезболивающее, которое дают бесплатно, что повидаться смысла нет, потому что смотреть уже не на что. Он пошел к врачу в апреле, все понял почти сразу и попросил друзей никому не говорить. Уходил больше месяца. 19-го мая умер от рака легких. На похоронах кто-то выдохнул: «Это не он». В гробу не было никакого Бамбука, там лежал Ромка.
Я увидела его в первый раз лет тринадцать назад - он ходил по поляне в шинели, лысоватый и в очках, в сопровождении улыбчивого Матроскина, на котором тоже была шинель. Балагур, певец и сказочник. Он мог трепаться часами и доводил народ до слез своими байками. Он пел так, как никто больше не споет, никто не позволит себе стать настолько искренним, чтобы подняться до такого пения. Он был чудовищно талантлив, но бамбуковский талант из тех, которые социум не в силах сожрать и приспособить.
Многие из нас дети Советского Союза. Бамбук был ребенком СССР абсолютно. Паспорта гражданина РФ у него так и не было, он не менял никакого паспорта. Город позволял Бамбуку в себе существовать исключительно благодаря поддержке друзей, которые понимали, что Бамбук велик, но в одиночестве беспомощен.
В каком-то году на озере мы выдраили ему котел из-под конопляного молочка, и нам было хорошо и правильно, потому как делали это для Бамбука, а Бамбук великий народный артист.
Через несколько дней после похорон Бамбука в школах был последний звонок. Во второй половине дня 16-летний мальчик разговаривал дома по телефону. В дверь позвонили, и он пошел открывать. Это был тихий домашний ребенок, единственный в семье. Его нашли привязанным к стулу и насчитали 60 ножевых ранений. Он скончался под пытками, потому что трое его знакомых проигрались на игровых автоматах и пришли за деньгами. Взяли старинные монеты и отнесли в ломбард.
С поминок Ириша принесла поминальные конфетки, и на этом точка.
«Собаки лучше людей» – вот что я выдумала в восемь лет, и это было первой самостоятельной мыслью.
Я думала ее медленно и серьезно, не доверяя никому, а она ежедневно обрастала обоснованиями и подробностями.
Я гладила уличные собачьи морды, глядела в глаза, говорила секретные слова, кормила школьными завтраками, зарывалась носом в шерсть, вдыхая запах псины, и мне было счастливо и горько.
Не суть этой детской мысли сегодня кажется мне прекрасной, но ее печаль.
Первую собаку в моей истории звали Дунаем. Это был ирландский сеттер. С отцом пес ходил на охоту. А меня он любил – так мне хочется теперь думать. Тогда же у меня не было на этот счет ни малейших сомнений, потому что я ему доверяла. Дуная украли, и с тех пор прошло тридцать три года. Но встречая на улице ирландского сеттера, я чувствую свою занозу в сердце и не могу оторвать глаз от собаки, полыхающей на солнце.
Всем, небось, в детстве хочется довериться другому существу, живому и симпатичному. Мне тоже хотелось.
Я была слабым, диковатым и болезненным ребенком. И на доверие к людям у меня не было сил. Их не было даже на то, чтобы широко улыбнуться фотоаппарату и доставить родителям удовольствие повесить на стенку жизнерадостный детский фотопортрет. Я не имела привычки радоваться жизни. Однако она меня завораживала.
Для того, чтобы доверять уличной собаке, много силы не нужно. Как не нужно учиться на пятерки, чтобы понимать очевидное: доверять можно тому, кто хорошо к тебе относится. Не нужно много силы, чтобы заработать хорошее к себе собачье отношение. В портфеле должны лежать бутерброды с колбасой. Из дома надо выйти пораньше, чтобы покормить собаку, посидеть рядом с ней на корточках и почувствовать свою любовь.
И тогда в тот же день, или, может, на следующий, заметив тебя издалека, она заулыбается и завиляет хвостом, дождется, пока ты дотащишься по грязи со своим портфелем, даст себя погладить и заглянуть в глаза.
А если повезет – побежит навстречу, а потом пойдет рядом, то отставая, то забегая вперед и оглядываясь. А если очень повезет – она с разбегу упрется грязными лапами тебе в грудь, задышит в лицо, оближет нос и щеки. Таких собак у меня всегда было несколько, и отношения с каждой из них развивались особо. Мое детство провоняло псиной. Портфель – колбасой.